Ошибка фундаментального объяснения

Характер — это не то, что мы думаем, а скорее то, что мы хотим видеть. Характер больше похож на связку привычек, стремлений и интересов, слабо скрепленную и зависящую в определенные периоды времени от обстоятельств и ситуации. Когда речь заходит о толковании поведения других людей, мы постоянно совершаем ошибку, состоящую в переоценке фундаментальности черт характера и недооценке важности среды и обстоятельств. Ошибка фундаментального объяснения делает мир проще и понятнее.

Большинство психологов полагают, что натура (генетика) составляет примерно половину причин, по которым мы ведем себя тем или иным способом. Однако в определенные времена, в определенных местах и условиях многое из этого может быть отметено. В некоторых случаях можно взять нормальных людей из хороших школ, счастливых семей и благополучных кварталов и очень сильно повлиять на их поведение, всего лишь изменив непосредственные условия их окружения.

Этот аргумент был выдвинут в 1920-х годах во время исторической серии экспериментов, проведенных двумя исследователями из Нью-Йорка — Хью Хартшорном и М. А. Мэй, — которые взяли в качестве испытуемых одиннадцать тысяч школьников в возрасте от восьми до шестнадцати лет. В течение нескольких месяцев они подвергали их дюжинам тестов, которые преследовали цель определить степень их честности.

Один набор тестов, например, представлял собой обычный комплект тестов на определение способностей. В тесте детям было дано задание вписать слова в пропущенные места. Например: «Бедному маленькому ____ нечего____ ; он голоден». В арифметическом тесте детям давалось такое математическое задание: «Если сахар стоит 10 центов за фунт, сколько будут стоить пять фунтов?» Ответ их просили записать на полях. На тесты отводилось меньше времени, чем обычно требовалось для решения таких заданий, поэтому у многих испытуемых оставалось много нерешенных задач, и когда время заканчивалось, тесты собирали и им выставляли оценки. На следующий день испытуемым предлагали эти же тесты с другими вопросами, но с такой же степенью сложности. На этот раз испытуемым давали ключ к ответам, и им под минимальным надзором предлагалось самим выставить себе оценки. Иными словами, Хартшорн и Мэй провоцировали испытуемых. С ответами в руках и большим числом нерешенных задач у испытуемых были огромные возможности для обмана. А имея результаты тестов за предыдущий день, Хартшорн и Мэй могли сравнить ответы первого дня со вторым и неплохо разобраться в том, насколько каждый испытуемый был нечестен.

Еще один набор тестов был тем, что называют тестами на быстроту, — это простейший способ определения способностей. Испытуемым раздали 56 пар чисел и попросили сложить их. Или же им предлагали корректурную пробу — последовательность из сотен произвольно взятых букв алфавита — и просили просмотреть их и подчеркнуть все буквы А. Испытуемым давали минуту на то, чтобы завершить каждый из этих тестов. Затем им раздавали эквивалентные тесты, только на этот раз ограничения времени не было, испытуемым разрешалось работать дальше, если они того хотели. Во всех этих экспериментах два психолога провели бессчетное количество разных тестов в очень большом количестве ситуаций. Они просили испытуемых пройти тесты на физические способности, такие как подтягивание на перекладине и прыжки в длину, и тайно наблюдали за детьми, чтобы увидеть, не обманывают ли они, когда сообщают о своих результатах. Они давали своим юным испытуемым тесты, которые те могли выполнить на дому, где были все возможности посмотреть словарь или обратиться за помощью, и сравнили результаты домашних заданий с результатами аналогичных тестов, проведенных в школе, где обман был невозможен. В итоге результаты экспериментов составили три толстых тома и попутно поставили под сомнение многие предубеждения о том, что такое человеческий характер.

Их первым выводом было то (оно и неудивительно), что обман происходит очень часто. В одном случае оценки за тест, когда обман был возможным, оказались в среднем на 50% выше, чем объективные оценки. Когда Хартшорн и Мэй стали изучать характеристики обмана, некоторые их открытия были такими же очевидными. Способные дети обманывают несколько меньше, чем не столь умственно развитые. Девочки обманывают примерно так же, как мальчики. Старшие дети обманывают чаще младших, и дети из обеспеченных и счастливых семей обманывают несколько меньше, чем из семей нестабильных и несчастливых. Если вы проанализируете данные, то обнаружите общие типы постоянного поведения от теста к тесту.

Но постоянство не было настолько выраженным, как можно было предположить. Не было ни одной неизменной и устойчивой группы обманщиков и ни одной неизменной и устойчивой группы правдивых учеников. Некоторые дети обманывают дома, но не в школе; другие обманывают в школе, но не дома. Если ребенок обманул, скажем, в тесте пропущенных слов, это не было надежным свидетельством того, что он обманет и во время корректурной пробы или теста на быстроту. Если вы дадите той же группе детей один и тот же тест, при тех же обстоятельствах, с перерывом в шесть месяцев, то, как обнаружили Хартшорн и Мэй, те же самые дети станут обманывать тем же способом в обоих случаях. Но если вы измените какую-либо из этих переменных (материал теста или условия его проведения), изменится и характер обмана.

X. Хартшорн и М. А. Мэй заключили тогда, что честность — это не врожденная черта характера или прирожденное свойство. Такая черта характера, как честность, заключили они, находится под значительным влиянием обстоятельств. По их утверждению,

«...большинство детей будут обманывать в определенных ситуациях, но не станут этого делать в других. Случаи лжи, обмана и воровства, рассмотренные в ходе тестовых ситуаций, использованных в данном исследовании, связаны между собой весьма слабо. Даже простой обман в классе очень специфичен, поскольку ребенок может обмануть во время арифметического теста, но не во время проверки правописания, и т.п. Прибегнет ли ребенок к обману в любой данной ситуации, зависит частично от его умственного развития, возраста, домашней ситуации и т.п., а частично от природы самой актуальной ситуации и его личного положения в ней».

Это утверждение, как считают большинство людей, полностью противоречит нашим интуитивным догадкам. Если мы попрошу вас описать характер ваших лучших друзей, вы справитесь с этим быстро и не станете говорить: «Мой друг Говард невероятно щедр, но только тогда, когда я прошу его о чем-то, но не когда его семья просит его о том же», или «Моя подруга Элис — удивительно честный человек, если дело касается личной жизни, но на работе она может быть чрезвычайно скользкой личностью». Вместо этого вы сообщите нам, что ваш друг Говард щедр, а подруга Элис честна. Каждый из нас, когда речь заходит о чертах характера, тут же начинает думать в терминах абсолюта: т.е. человек такой или не такой. Но Хартшорн и Мэй утверждают, что ошибочно думать только в терминах неотъемлемых черт характера и забывать о роли ситуаций. Мы обманываем самих себя в том, что касается реальных факторов человеческого поведения.

Почему мы совершаем такую ошибку? Возможно, это результат того, как эволюция структурировала наш мозг.

Ошибка, которую мы совершаем, думая о характере как о чем-то унифицированном и всеобъемлющем, очень напоминает белое пятно, с которым мы сталкиваемся, когда обрабатываем информацию. Психологи называют такую тенденцию ошибкой фундаментального объяснения. Это замысловатое выражение означает, что, когда речь заходит о толковании поведения других людей, мы постоянно совершаем ошибку, состоящую в переоценке фундаментальности черт характера и недооценке важности среды и обстоятельств. Мы всегда тянемся к «логическому» объяснению событий, в отличие от ситуативного объяснения. Например, в одном из экспериментов группу людей попросили посмотреть игру одинаково талантливых баскетболистов, первый из которых забрасывал мячи в корзину в условиях хорошо освещенного зала, а второй играл при плохом освещении (разумеется, много раз промахивался). Потом участников эксперимента попросили дать оценку игрокам. Игрок, которому достался хорошо освещенный зал, был назван отличным.

В другом примере группу людей пригласили для участия в эксперименте и сказали, что будет устроена викторина. Их разделили на пары и дали тянуть жребий. Один человек вытягивал карточку, где говорилось, что он будет участником. Другой получал карточку, гласящую, что он будет ведущим. Потом ведущего просили составить список «трудных, но не безнадежных» вопросов из области его конкретного интереса или знаний, так что человек, увлекающийся, скажем, украинской народной музыкой, выдавал серию вопросов об украинской народной музыке. Вопросы задают участнику, и когда викторина заканчивается, обе стороны просят оценить общий уровень знаний друг друга. Участники утверждали, что ведущие обладают большими знаниями, чем они сами.

Вы можете провести эти эксперименты посредством тысячи разных методик, и ответ будет почти всегда одним и тем же. Это происходит даже тогда, когда вы предоставляете людям четкое и непосредственное контекстуальное объяснение поведения, которое им требуется оценить: что спортивный зал в первом случае был лучше освещен, что участнику приходилось отвечать на самые предубежденные и каверзные вопросы. Однако в конечном итоге это особенно ничего не меняло. В нас есть нечто, заставляющее инстинктивно объяснять окружающий мир в самых общих человеческих понятиях: он лучше играет в баскетбол, этот человек умнее меня.

Мы поступаем так, потому что мы в большей степени доверяем личностным объяснениям, чем контекстуальным. Ошибка фундаментального объяснения к тому же делает мир проще и понятнее. Например, в последние годы возрос интерес к идее, что одним из самых главных факторов, объясняющих характер личности, является очередность рождения: старшие дети подавляющие и консервативные, младшие — более изобретательные и свободолюбивые. Однако, когда психологи пытаются проверить эту теорию, их ответы звучат так же, как выводы Хартшорна и Мэй. Мы отмечаем влияние очередности рождения, но, как подчеркивает психолог Джудит Харрис в своей книге The Nurture Assumption, только в пределах семьи. Когда они находятся вдалеке от своих семей (по разным обстоятельствам), старшие дети больше не доминируют, а младшие становятся не более свободолюбивыми, чем все остальные. Миф о влиянии очередности рождения — это еще один пример ошибки фундаментального объяснения в действии. Но можно понять, почему она нас так привлекает: гораздо проще объяснить поступки людей исходя из их порядка рождения. Если нам придется постоянно оценивать каждого из окружающих нас людей, как мы сможем составить логическую картину мира?

Насколько тяжелее нам будет принимать тысячи необходимых решений о том, нравится ли нам тот или иной человек, любим ли мы его, доверяем ли ему, хотим ли дать ему совет? Психолог Уолтер Мишель утверждает, что человеческий ум — это своего рода «редукционный клапан», который «организует и поддерживает непрерывность восприятия, даже перед лицом постоянно наблюдаемых изменений в поведении». Он пишет:

«Когда мы наблюдаем за женщиной, которая представляется враждебной и агрессивно независимой какую-то часть времени, но пассивной, зависимой и женственной — в других случаях, наш «редукционный клапан» заставляет нас выбирать между этими состояниями. Мы решаем, что один тип поведения поддерживает другой, или они оба поддерживают некий третий мотив. Она должна быть в действительности мегерой с фасадом пассивности, или же она мягкосердечная, пассивно-зависимая женщина с защитной маской агрессивности. Но, возможно, природа больше, чем наше восприятие. И эта леди может оказаться враждебной, агрессивно независимой, пассивной, зависимой, женственной, злобной, мягкосердечной, жестокой личностью одновременно. Разумеется, какая она в данный конкретный момент, не зависит от случая или каприза — это зависит от того, с кем она сейчас, когда, в каких условиях, и от многого, многого другого. Но каждая из этих сторон ее характера может быть истинным и реальным аспектом ее целостной личности».

Характер, таким образом, — это не то, что мы думаем, а скорее, что мы хотим видеть. Это не стабильный, легко узнаваемый набор тесно взаимосвязанных черт, — так нам только кажется из-за ошибки в устройстве нашего мышления. Характер больше похож на связку привычек, стремлений и интересов, слабо скрепленную и зависящую в определенные периоды времени от обстоятельств и ситуации. Причина, по которой большинство из нас обладают, как представляется, устойчивым характером, состоит в том, что большинство из нас умеет контролировать себя в тех или иных обстоятельствах. Мне очень весело на дружеских застольях. По этой причине я часто устраиваю застолья, мои друзья видят меня там и решают, что я веселый человек. А если бы я не смог часто устраивать застолья? Если бы мои друзья вместо этого увидели бы меня во многих других ситуациях, над которыми у меня слабый контроль или нет контроля вообще, они, возможно, не стали бы думать, что со мной так уж весело.

Автор - главный редактор раздела науки газеты Washington Post. Материал публикуется в сокращенном переводе с английского.